Фрагмент

• Экранизация по произведению: Федор Достоевский

Берлинский кинофестиваль, 1988 год
Номинации: Золотой Медведь

Польский взгляд на русские проблемы

К величайшему сожалению фильм мне не понравился. Возможно это связано с тем, что до просмотра я прочитал книгу. Возможно с тем, что я надеялся на тот же эффект, который был после просмотра Братьев Карамазовых Пырьева. Возможно и то и другое.

Достоевского крайне сложно экранизировать, поскольку большая часть его книг - это монологи и рассуждения главных героев, которые подтверждают развитие всех сюжетных линий, а также раскрывают характеры всех действующих лиц.

В данном фильме мы этого не находим. Есть картонная Россия с картонными персонажами, характеры которых не позволяет раскрыть хронометраж. Отчего действия Ставрогина, Степана Трофимовича, да и остальных персонажей кажутся порой нелогичными и непоследовательными.

Омар Шариф и Изабель Юппер - гениальные актеры, но даже они не смогли вытащить данный фильм на должный уровень.

Создается такое ощущение, что Вайда поступал с произведением Федора Михайловича, как Толстой с Евангелием. То есть, «вот здесь хорошо написано - это я использую, а здесь какая-то ересь - это я выкину». Так можно поступать со сценарием, но с одним из величайших произведений русской и мировой литературы так поступать не следовало бы.

Впрочем, Вайда - поляк, и это многое объясняет (с)

IDOL1985

Синтетический сон пана Вайды или шорох на волнах FM

«Перевести произведение с одного языка на другой - всё равно, что снять с него кожу, перевезти через границу и там нарядить в национальный костюм» ©

Что произрастёт в межкультурном творческом грунте, если признанный польский режиссёр вкупе с интернациональной съёмочной бригадой и не менее интернациональной актёрской труппой воплотит на киноэкране собственную театральную постановку пьесы за авторством выдающегося французского экзистенциалиста, созданную, в свою очередь, по мотивам одного из самых мистических, если не сказать визионерских, романов русской классики? Подобный затейливый симбиоз незамедлительно повлечёт за собой эффект очередной реинкарнации художественного наследия прошлого и на белый свет из недр литературного чистилища, страшно кривясь и зловеще корчась, выкарабкаются «Одержимые» («Les possedes») Анджея Вайды.

В том, что этот «козлорогий» отпрыск - дитя трёх родителей (Достоевский, Камю, Вайда), трёх творческих стихий (литература, театр, кино) и трёх стран (Польша, Франция, Россия), можно без труда удостовериться на стартовом этапе просмотра. Тройственное начало произведения польского мастера является его несущей опорой, идентификация которой шире приоткрывает дверцу в мир беснующегося русского губернского городка (этакой России в миниатюре), туманно-серая панорама которого разворачивается перед зрителем. На трёхотцовщине и сосредоточимся.

1. «Les possedes» А. Камю

Достоевский не сочинял пьес никогда. Ему была чужда лапидарность, определенность и вседоступность, к которым театр зачастую тяготел. В пику многомерности и обилию трактовок оригинала, драматическая инсценировка Камю, на канву которой плавно ложится кинематографическое творение именитого поляка, отличается намеренным срезанием сюжетных ветвей, линейностью восприятия ситуативных диалоговых сцен, предсказуемостью типажей и предельным сокращением образности, как таковой. Интерпретация французского писателя, а вслед за ней и постановка польского кинематографиста с наскоку нивелируют загадочность и искания центральных персонажей, бесхитростно и простодушно расшифровывают факты, представляющиеся ключевыми для понимания мотивов их дальнейших свершений. Николай Ставрогин (бес-идеолог, архибес) - чёрен, как сажа, и поражён злобной гордыней до основания; Пётр Верховенский (бес-управитель) - жёлт, словно олицетворение болезни, гнили, предательства; Кириллов (бес уныния) ни капли не колеблется в своём желании свести счёты с самим собой, присвоив таким образом жизнь, дарованную Богом. Герои Камю-Вайды блеклы и даже скучны в своей плоской однозначности, тогда как их истинные прообразы купаются в красках противоречивых эмоций и поступков.

2. «Les possedes» А. Вайда

То, что иностранный режиссёр прочувствовал атмосферу русского романа и приложил максимум усилий для бережного перенесения её на экран, сомнений не вызывает. В нагнетании мрачной, депрессивной, «фирменной» чертовщинки участвуют многочисленные кинодетали, в которых, как известно, кроется верховный бес: дохлые мыши, подкинутые во вместилища православных икон с затёртыми, выцветшими ликами святых; помешанные, гнусные выражения морд мелких бесенят (Лебядкин, Федька Каторжный, Лямшин) и лютые, горящие злобной страстью лица их повелителей (Ставрогин, Верховенский); нависающая комом, давящая пасмурность городских пейзажей, удушливый, чёрный смрад пожаров, вздымающийся над объятыми пламенем домами, и резкое, пронзительное, будто режущее металлом по стеклу, звуковое сопровождение, добавляющее нервозности в устрашающий антураж сцен. Проигрывает интерпретация Вайды в ином, что, в общем, особого удивления и не вызывает: иноземный исполнитель не может, как бы не пытался, во всей филигранности передать идейность образов отечественной классики. Так уж, наверное, мы устроены, что не поддаёмся глубокому чужеродному постижению. Поэтому наблюдать за лубочностью и стереотипностью большинства киногероев скорее забавно, нежели ценно: что француженка И. Юппер, старательно, но топорно изображающая почти каренинский женский характер; что арабоамериканец О. Шариф, судорожно пытающийся воплотить «древнерусскую тоску» престарелого интеллигента; что поляк Е. Радзивилович, мечущийся в потугах нарисовать портрет исправившегося революционера-перерожденца Шатова. Меровинген-Вильсон хоть и давит своей природной харизматической инфернальностью, но зияющее, пугающее пустотой вседозволенности ставрогинское нутро остаётся за гранью осмысления.

3. «Бесы» Ф. Достоевский

Поразительно, но смысловые посылы подлинника великорусского мудреца с синдромом вещей Кассандры в вайдовском творении подверглись наиболее существенной, системной перекройке, что придало киноматериалу признаки легковесности и назойливого кича. Сведя финальную часть повествования к тягостным раздумьям о судьбах чужой родины и к выраженной устами Шарифа елейной уверенности в грядущем исцелении Руси от обуявшей её бесовщины, Вайда опустил критически важный месседж. Суть его в том, что «предштормовое» бесовство, по Достоевскому - начало пути в никуда, в объятия нравственного вакуума и мрачной безысходности, а воздаяние за глумление над божественной природой человека абсолютно неотвратимо, и настигнет оно одержимых вне зависимости от того, насколько долго просуществует царствие Зверя на земле православной.

Ценность экранизаций философских сказаний экзорциста-Достоевского - в донесении эха его поисков Бога и разоблачений Сатаны до современных манкуртов. Вайда справился с этим ровно настолько, насколько чужеземный интеллектуал в силах понять Россию и русских. Выпукло, но картонно. Ответственно, но инфузорно. По-своему, да не по-нашему.

WizeThinker