Трейлер

• Название фильма происходит от реальной фразы, которую бросил Берия, покидающий труп Сталина. Иван Васильевич Хрусталёв - сотрудник органов госбезопасности, дежуривший на даче Сталина в день, когда тот скончался.
• На роль Кленского пробовался Александр Абдулов.

3 Национальных премии российской кинокритики - за фильм, режиссуру и работу художников (Владимир Светозаров, Георгий Кропачев, Михаил Герасимов).

Ника, 2000 год
Победитель:
Лучший фильм
Лучший режиссер ( Алексей Герман )
Лучшая операторская работа ( Владимир Ильин )
Лучшая работа художника по костюмам
Лучшая музыка
Лучшая работа художника-постановщика
Номинации:
Лучшая женская роль (Нина Русланова)
Лучший сценарий
Лучший звук

Каннский кинофестиваль, 1998 год
Номинации: Золотая пальмовая ветвь

Кинотавр, 1998 год
Номинации: Главный приз

Шедевр

«Хрусталев, машину!» - настоящее произведение искусства, ставшее классикой сразу после выхода. Фильм, не понятый на фестивале в Каннах. Но включенный в число 50 лучших картин, снятых за последние 50 лет. Теперь, после просмотра, я понимаю, почему фильм провалился в Каннах. Это слишком сложное кино. Даже для русского человека картина будет чрезвычайно сложной для восприятия, что уж говорить об иностранцах, сидящих в жюри фестиваля и знающих о нашей истории лишь понаслышке. Они просто ничего не поняли.

Фильм, по старой советской традиции, состоит из двух серий. Первая обрушивает огромный поток информации, как цунами, отсеивая слабых и неготовых к просмотру зрителей, которые наверняка скажут «бред сумашедшего» или «Герман сбрендил на старости лет». Фактически на тебя с экрана выливается целая эпоха, со всеми ее достоинствами и недостатками. Вторая же серия действует, как болото, затягивая зрителя все глубже и глубже. Настолько, что оторваться от экрана практически нереально.

Перед просмотром советую почитать немного о «деле врачей», да и вообще о тех временах, т. к. не зная истории событий, происходящих в фильме, понять сюжет просто не представляется возможным. Герман ничего не объясняет, ничего не разжевывает зрителю, а просто показывает на первый взгляд разрозненные эпизоды, похожие на странный и страшный сон. Фильм действительно представляет собой смесь из снов и фантазий мальчика, ставшего свидетелем страшных событий, произошедших не только с его семьей, но и со всей страной.

Герману удается невозможное - уместить в 2 часах целую эпоху. Картина просто потрясает своей атмосферой, гармонией и удивительным ощущением правды. Не возникает не единого сомнения, что все именно так и было, и это притом, что фильм преподносится как абсолютный балаган, не возможный в реальности. То есть сюжет картины основан на реальных событиях и многие эпизоды, присутствующие в нем действительно имели место быть, но показано все настолько сюрреалистично и абсурдно-комично, что Линч и Бунюэль просто отдыхают.

Актерская игра, операторская работа, монтаж и т. д. - все это уходит на второй план, уступая место фактуре и стилю, в котором снят фильм. Картина одновременно похожа и не похожа на остальные фильмы Германа. «Хрусталев, машину!» - это абсолютная концентрация его авторского стиля. Фильм представляет собой сочетание комичных и очень жестоких эпизодов. К примеру, есть просто ужасающая сцена изнасилования, снятая настолько натуралистично, что мне пару раз даже пришлось отвести глаза от экрана, притом, что я довольно легко переношу насилие в кино.

«Хрусталев, машину!» - очень сложная и необычная картина. Жестокая и страшная комедия об ушедших временах, об изнасилованной, как главный герой, стране и о запуганных людях. И как же хорошо, что у современного человека есть возможность посмотреть на всё это со стороны, а не испытывать на собственной шкуре...

Михалыч

Последний из Гулливеров

1953 год. Москва. Последняя ночь февраля. Снег. Страна охвачена волной антиеврейских настроений. «Мы не против евреев, мы против сионистов». Статьи в «Красной звезде». Дело врачей на своем репрессивном пике. Снег. Истопник Федя Арамышев еще не знает, что, выйдя с работы, следующие десять лет зима для него не прекратится. Вождь всех народов агонизирует и вот-вот упадет в кому, еще не зная, что, обгадившись перед последним вздохом, следующую вечность проведет в аду.

Московская квартира. Сожительство русских и евреев. Извечные склоки коммуналки. Грязь. Постель, провонявшая колбасой. Алкоголь кружками. «Увезите меня в богадельню!». Трехлитровые банки с закрутками. Собака на голове. Почти бергмановские близняшки, прячущиеся в платяном шкафу при каждом звонке в дверь. Кипяток из подстаканников. Улыбчивый русский генерал в подтяжках. «Чаю!». Гимнастические кольца. Наш герой повисает вниз головой, наконец-то приняв положение адекватное всему вывернутому наизнанку государству.

Алексей Герман рисует свое полотно без каких-либо объяснений. Широкими резкими движениями погружает зрителя в грязный сосуд, преисполненный историческими нечистотами. Подобно климовскому Флере за всем происходящим наблюдает мальчуган лет тринадцати. Плевок в зеркало дает отмашку истории.

Огромный доктор-генерал будто символ былого величия народа. Высокий. Широкоплечий. Лысый. Усатый. С широченной улыбкой. Сверкающие пуговицы на форме. Минет в рабочем кабинете. Полная уверенность в себе. Но даже таких ломают. Выселением из квартиры. Поездкой на север. Фургончиком из-под «Советского шампанского». Грубым зековским изнасилованием.

Эпоха на экране создается какими-то кажущимися бессвязными эпизодами. Припорошенными памятниками Сталину. Церквями, переделанными в баню. Тщательно обмываемой культей. Памятниками из льда. Кавказским весельем. Плачущим музыкантом. Пририсованным членом на картине. «Один американец засунул в жопу палец». Негнущимися подковами. Пьяной собакой. Липовыми школьными дневниками. Саблями в детских руках. Снегом. Снегом. И снова снегом. «O sole mio!».

Режиссер закручивает абсурдность своей истории до такой точки, что картину становится просто невозможно смотреть физически. Абсурд не ради абсурда. Абсурд как единственно возможный метод передачи посыла ленты. Бедные каннские зрители. Откуда ж им было знать о северном Феллини. Так сказал кто-то из критиков. Итальянец впечатал в историю своим «Амаркордом» фашистский режим дуче. Немного севернее, на Балканах, спустя тридцать с лишним лет памятник в целлулоиде одной стране Югославии поставил Эмир Кустурица. Монумент Германа не такой цветастый, его балаган страшен по своей сути, а красота картины в уродстве ее составляющих. Рыдающий Берия. Умоляющий о спасении Сталин. «Хрусталев, машину» - фраза кинутая Лаврентием после смерти Сталина. Не знал этого один из лучших историков мирового кино Мартин Скорсезе, сидевший во главе жюри. Старик был вынужден признать, что чуть ли не впервые на своем веку он не понял фильм. А он и не мог понять. Есть вещи, которые сложно уложить в голове. Герману только детство помогло преодолеть и переосмыслить это. Как известно только детская психика способна пережить столь сильные потрясения. Вроде самого бесчеловечного, растянувшегося на десятилетия, эксперимента над страной. Страной стран. Страной странностей.

Герой Баширова недоумевает, почему все время бьют. Он просто кричит: «Liberty!». Он даже не против того, что бьют. Но почему же, объясните? Не потому ли, что в стране странностей все время норовят ударить того, кто слабее. Не потому, что кто-то слабее, а потому, что в следующую секунду слабым можешь стать ты. И надо успеть за это время пнуть как можно больше и как можно изощреннее. И когда запинают тебя, будет уже не так обидно.

«Хрусталев...» не только агония сталинизма во всем своем уродстве. Картина, уже во времена независимости полностью сделана в стилистике советского кино. Это последний шедевр кинематографа несуществующей уже на политической карте страны. Фильм Алексея Германа, как полотно Рембрандта вдруг, по какой-то нелепой случайности, оказавшееся на совковом межрайонном смотре достижений социалистического реализма. Именно таким, выбивающимся из контекста деградации кино на просторах бывшей одной шестой, кажутся эти два с лишним часа мало кем понятого таланта. Два с лишним часа извечной борьбы Давида с Голиафом. Человека против системы. Великана против своры шавок. Части механизма против самого механизма. Где самые болезненны удары получаешь со стороны того, что еще вчера казалось своим, родным, обеспечивающим защиту.

Герман выплескивает на экран не свою злобу на полетевшую в тартарары эпоху, даже не злобу своих родных. Его картина это концентрат всего того, что довелось испытать целому поколению, поколениям. Поколениям, привыкшим, что люди бесследно исчезают в ночи. Поколениям, где лучше быть сумасшедшим, где не надо оглядываться, где трепанация черепа лучше всякой высокой должности и где предпочтительнее быть ожившей тенью. Больная страна с непредсказуемыми симптомами. Он, как истинный художник, самоотверженно пропускает через себя всю болезнь, воссоздавая ее в мельчайших и оттого наиболее страшных деталях. Есть подвиг Климова, сотворившего свой «Иди и смотри» в какой-то невероятной реалистичности и правдоподобности ощущений. Черно-белые кадры «Хрусталева...» пронзают не меньше горящего амбара с живыми людьми. Изнасилованная взводом нацистов девчонка-подросток у Климова перекликается с генералом Юрой, которого поимела собственная же страна. Эстафету постаревшего мальчугана Флеры подхватывает генеральский сын. В другое, сытое и беспечное, время ему бы крепко влетело за онанизм, курение трубки, сидя на унитазе и школьные отметки. В 1953-м всем на это плевать. Дети, подражая взрослым, устраивают свои, детские, от этого не мене жестокие репрессии друг против друга. А взрослым просто некогда. В фильме удивительный контраст вечно пустующих улиц, отданных на растерзание «людям в штатском» и битком набитых вещами, домашними животными и гражданами помещений.

Кончина Союза дала возможность Герману снять, пожалуй, свой самый личный фильм. Без оглядки на контролирующие инстанции и обволакивания своего творения в нейтральные формы. Восемь лет труда над фильмом сделали его в свое время самым ожидаемым кинособытием, премьера в Каннах отсекла от фильма неподготовленную аудиторию, а изощренным критикам подкинула ту еще задачку.

Фильм, буквально прижимая зрителя своим сверхреализмом, тем не менее, не претендует на историческую достоверность. Повествование исполнено в виде воспоминания или даже сновидения. Отсюда вечная дымка и фантастический снегопад все время. Каждый кадр выверен как отдельная профессиональная фотография, которые сменяют друг друга безо всякого сюжета. Обрывки фраз размыты, мотивация многочисленных персонажей непонятна и только отдельные слова, вдруг обретшие четкость во всей окружающей какофонии, звучат как приговоры эпохе. Не случайно мальчугана, чьими глазами мы все наблюдаем, зовут Алешей, а его отца Юрой. В его глазах отец - настоящий двухметровый великан, с некой благородной снисходительностью наблюдающий за всей этой мышиной возней под ним. В эдакого Гулливера в стране лилипутов отечественного кино уже давно превратился сам Герман. Впрочем, каждая Лилипутия стремится ослепить своего Гулливера и отправить в изгнание. Так что держитесь, Алексей Юрьевич, не вам ли знать как это трудно быть богом.

orange3005