Экранизация по произведению Гаэтано Карло Келли

Номинация на Золотую Пальмовую ветвь Каннского кинофестиваля 1976

Pecunia non olet

Жил-был отец, и было у него трое детей - два сына и одна дочь. Отец тяжело работал и благодаря этому собрал немалое состояние. Да только на детях его природа отдохнула - пустоголовая дочь выскочила замуж за чертового северянина (как будто в Риме мало достойных ragazzi), старший сын занимается сутенерством и какими-то дурацкими акциями (как будто можно зарабатывать деньги, ничего не делая), а младший амбициозен, но попросту глуп (как будто яблоко не с той яблони упало). Отдавать им наследство - все равно что швырнуть деньги в колодец, и посему отец уподобился тому еврею из анекдота, который искал квалифицированного нотариуса, дабы написать «никому нихрена» в завещании. Однако на всякий денежный мешок найдется своя юркая мышка: одна симпатичная особа прознала про сбережения и начала взбивать масло. Вышла замуж за младшенького, завела шашни со старшеньким, сделала пару раз спагетти старику - и все, дело в шляпе. Ну, казалось бы...

Рим, как все мы знаем, - это открытый город, но Мауро Болоньини видит его совсем не таким. Его Рим заперт в узких переулках, а его небо перекрывают бесконечные мосты и переходы. И по этим переулкам снуют людишки, проворачивая свои дела и делишки, договариваясь с нужными людьми и ни в грош не ставя ненужных, покупая, продавая, интригуя, заключая договоры поставки и постоянно жалуясь, дескать, Рим уже не тот, что прежде. Ну, само собой, во времена Цезаря господа с деньгами могли возлежать на подушках и потягивать разбавленное вино, гоняя рабов в подвал за очередным кувшином, однако ныне они должны суетиться, как муравьи. А понаехавшие северяне из Милана да Турина всюду оказываются пронырливее и настойчивее. Деньги, деньги, миром правят деньги, они - основа всех желаний и стремлений. Если кто-то ищет что-то, кроме денег, его ждет сумасшедший дом или смерть, потому что шанса на что-либо иное бездушный мир наживы не дает.

Ирен - достойная дочь золотого тельца, настоящая римская волчица. Путь к деньгам она прокладывает кратчайшим путем - через постель. Но Ирен - не уличная девка, она точно выбирает, с кем спать и как крутить нужными ей мужчинами. Ее работа - секс и заговоры, и пусть Шерлок Холмс называл «этой женщиной» иную Ирен, госпожа Феррамонти также немало преуспела в вопросах интриг. Доминик Санда настолько выразительна в роли расчетливой стервы, что не очень ясно, почему окружающие ее мужчины столь слепы. Ее холодные глаза не теплеют ни на градус, ее улыбка скупа, жесты экономны. Она собрана и ежесекундно готова к атаке. Подчиняет и отбрасывает, строго дозирует эмоции и умело распоряжается своим красивым, стройным телом. Единственное, что не подвластно ее разумению - чужие эмоции. Она их не понимает, ибо свои у нее давно заточены на строго определенные цели. И именно здесь ее поджидает ловушка, о которой, впрочем, умолчим во избежание спойлеров.

Грегорио Феррамонти - человек старой формации, трудяга со скверным характером, привыкший в лицо говорить, что думает. Однозначно не лучший отец, от него не дождешься тепла и слов ободрения. Привыкший всю жизнь быть сильным, Грегорио не прощает слабости остальным. Со временем такой вот Феррамонти ожидаемо остался одиноким стариком, что отнюдь не улучшило его характера. Словом, прямой, как палка, человек, которым так легко манипулировать молодой, красивой, заботливой особе. Поколение людей, зарабатывающих деньги, сменяется поколением, привыкшим, чтобы они сами текли им в руки. Биржевые махинации, охота за наследством, полезные знакомства - всяко лучше, чем сколачивать состояние своим горбом да нещадной экономией.

«Наследство Феррамонти» - это не просто история интриганки Ирен, это портрет зарождения новой буржуазии, шакалов, растаскивающих добычу под привычные причитания стариков о том, что «в старые времена все было совсем по-другому». Но кого волнуют старики? Жизнь беспощадна, приспосабливайся и начинай плыть по этой гнилой воде, иначе пойдешь ко дну. Детишки разберут наследство отцов, дабы потом уже их потомки собачились за кусок пирога пожирнее. Многовековой преходящий факел поколений, в тусклом свете которого, приглядевшись, мы вполне можем разглядеть нашу алчность и мелочность. Впереди темнота, позади тоже, и все, что остается - это идти вперед, чтобы передать факел своим детям. В конце концов, должно же что-то освещать их путь в никуда.

ArmiturA

Мауро Болоньини нередко (и в известной мере справедливо) называют «малым Висконти» - что при всей лестности определения не может не бросать тени некоей опосредованности, вторичности, искусственности на его режиссерский талант. И заданное определением предубеждение лишь усугубляется кинематографической специализацией Болоньини - очень литературно-словесной (в том смысле, в котором Айхенвальд противопоставлял словесность - слову), ориентированной на формализм воссоздания (а в зрелые годы - усовершенствования) непременного книжного первоисточника, на эстетически чуткого, обладающей богатой культурной матрицей зрителя. А между тем в Италии вряд ли найдется другой режиссер, столько сделавший для единой итальянской литературы (на фоне литератур географических соседей особенно ярко, увы, не блиставшей) при сохранении всех региональных особенностей ее отдельных представителей - выведя на мировые экраны, на красную дорожку Канн не только не нуждавшихся в представлении римлян Пазолини и Моравиа, но и рискующих утонуть в забвении сицилийца Бранкати, тосканца Пратези, фриулана Свево... Литературная карта Италии ожила именно в руках Болоньини. Неудивительно, что лучший его фильм снят в Риме - извечном средоточии, неизменном перекрестке всех итальянских дорог.

Рим Гаэтано Карло Скелли (малоизвестного писателя, автора романа «Наследство Феррамонти»), а через его посредство и самого Болоньини - еще не привык быть столицей непонятного, разноязыкого лоскутного одеяла земель, сомнительно сплотившихся под пятой опереточного Витторио Эммануэле, он весь - в созерцании необъятного прошлого величья, перед которым настоящее смехотворно и ничтожно ("где пал герой, колонна упадает! где вился золотой орел, там в полночь - сторожевой полет летучей мыши!»). Понаехавшие править городом и миром судьи, министры, парламентарии кажутся недавним подданным понтифика (а потому - вне зависимости от социальной принадлежности - гордым патрициям) стаей крыс, по-крысиному презренных, по-крысиному же противных, поскольку могут погрызть, нагадить, безнадежно, хоть и по мелочи попортить копившееся тысячелетиями добро. В Европе холодно, в Италии темно, власть отвратительна, как руки брадобрея. И то сказать: у понаехавших поразительно отсутствуют какие бы то ни было рудименты уважения к святому месту - Рим представляется им грудой развалин, подлежащей расчищению и последующему освоению на «разумных началах» (как сказал другой поэт: «взгляд, конечно, варварский, но верный»:)). Недаром прибежищами «новых людей» до поры до времени служат либо незастроенные, открытые городские пространства - ипподромы, ждущие благоустройства набережные, публичные парки, либо - тесные, казенные, похожие на гостиничные номера салоны и гостиные; тогда как прежние хозяева доживают свой срок в уютах Трастевере, Пиньо и Тестаччио. Лишь ближе к концу, почувствовав силу свою, вновь прибывшие входят во вкус и располагаются, как дома, в великолепных интерьерах Квиринальского дворца...

Грегорио Феррамонти, «император пекарей», вошедший в осеннюю пору патриарх (архетипично и с бесспорной однозначностью воплощенный на экране Энтони Куинном) - сам напоминает временем облагороженную руину, брезгливо отторгающую окрысившихся, жаждущих запустить зубы в драгоценный мрамор отпрысков. Он ненавидит их всех - биржевого игрока Марио, жену правительственного чиновника Тету, неудачливого лавочника Пиппо - потому только, что ему время тлеть, а им - цвести, но эта бессильная старческая ненависть кажется зрителю на удивление оправданной: идущее на смену жестокому и угрюмому патриарху грозит неизбежным измельчанием, расточением, растратой... Холодная и расчетливая красавица Ирена (лучшая роль в карьере Доминик Санда), с ледяным спокойствием (и потому победно) шествующая по постелям семьи Феррамонти в главную, отцовскую, золотоносную - незаурядностью своей личности (пусть и проявляющейся в страстной жажде наживы) напоминает персонажей истинно римских, папских времен (Гонзага, Борджиа), - и потому в конце все-таки проигрывает. Бал в столице объединенной Италии правит благовоспитанная, не позволяющая себе впадать в старомодную вульгарность страстей посредственность...

Композиция фильма напоминает идеально выстроенную ролевую игру, в ходе которой в противоборство вступают алчность и сладострастие - не без промежуточных союзов и перемирий между участниками и с совершенно непредсказуемым исходом. Однако на стендалевский расклад страстей Болоньини смотрит каждый раз под неожиданным углом: скачки у него превращаются из гонки адреналина в светский ритуал, повод для нужных знакомств и выгодных сделок, ночь любви скрепляет деловой союз, карнавал, теряя всю свою барочную праздничность ("запах грядок прян и сладок, Арлекин на ласки падок, Коломбина не строга»...), превращается в средневековое противостояние плоти, Эроса (carne, sempre carne - обольстительная нагота Ирены в прорезях костюма буквально реплицирует картину Гуидо Кадорина) и смерти, Танатоса, с червем-победителем, поджидающим мишурные лица ничтожных кукол, ибо «много безумия в драме ужасной, и грех в ней завязка, и счастья в ней нет». А Казанова - Марио Феррамонти в бесподобном исполнении Фабио Тести - соблазнив, истощается сам, картинный денди в цилиндре и с безукоризненно изящной тростью (еще одна реплика - портрет Робера де Монтескье кисти Джованни Болдини), раздавленный бесополезной, ненужной никому любовью, - становится бесконечно жалок, походя в конце на побитую собаку со своими тающими, растворяющимися в слезах глазами... Нет, Болоньини был в «Наследстве Феррамонти» собой, и только собой, не мучил себя по чужому подобью, и ни крупицей души никому не обязан...

galina_guzhvina