Blonde in Japan, Part II: Знакомство с мертвым японцем

Япония богата загадками, трудоголиками и передовыми технологиями. Сами японцы еще считают, что богаты Курильскими островами, но они вообще много чего считают. Например, когда-то жители Страны восходящего солнца думали, что недалекие европейцы не смогут оценить художественной ценности фильмов Ясудзиро Одзу. И, казалось бы, мудрый народ мыслит логично. Ладно, Вендерс фанател от Одзу не меньше, чем от двух других своих ангелов кино, Тарковского и Трюффо. Художники - и кинохудожники в том числе - народ особый, и зеленый фазан его разберет, что им удается увидеть в работах своих коллег по цеху. Но какому другому прогрессивному европейцу (или, например, американцу) будет интересно из фильма в фильм смотреть на заунывный японский быт середины прошлого века. Поклоны, маниакально-вежливые улыбки и непонятное иноязычное бормотание. Зеленый чай, слипшийся рис и раскиданные по полу циновки. А если предположить, что за этим лишенным динамики и голливудского драматизма действом режиссер, мыслящий, если верить Полу Шредеру, исключительно трансцендентными категориями (хотя для сохранения аутентичности было правильно назвать их дзэн-буддийскими), укрыл трагедию японского общества в эпоху разрушения вековых традиций, то может стать совсем тоскливо.

Но. Суть по-настоящему хороших вещей в том, что они не стареют. А смысл по-настоящему важных вещей в том, что они понятны всем без исключения. И тут стираются любые границы между японским режиссером, символично умершим в шестидесятый день своего рождения, и появившейся на свет через двадцать два года после его кончины русской девушкой, к тому же блондинкой. Она может мало что знать о том, чем и как жила послевоенная Япония, но, глядя на сменяющие друг друга черно-белые кадры, отснятые из положения «сидя на татами с чашкой сакэ в руках», будет слышать голос покойного японца, не обращаясь за помощью медиумов. Все потому, что для зрелого творчества Ясудзиру Одзу характерны фильмы универсальные и общепонятные - об отношениях в семье во всем их многообразии. И здесь легко можно выделить два основных чувства, которые вызывают эти простые истории: интерес и сопереживание. В полной мере вышесказанное можно отнести и к «Поздней весне», истории об отце, в одиночку вырастившим дочь, который должен отпустить ее в новую жизнь, и о дочери, нежно привязанной к своему отцу, которой пришло время его покинуть.

Интересно то, как понятная на чувственном уровне ситуация выглядит в незнакомых декорациях. Незначительные на первый взгляд детали, соединяясь воедино, позволяют пусть даже поверхностно, но понять, какой была Япония тогда, в послевоенных сороковых - начале пятидесятых, когда был запущен процесс американизации на пути к экономическому чуду. В «Поздней весне» начало новой эпохи символизирует только бейсбольная перчатка в руках маленького мальчика, которую он, что небезынтересно, окрашивает в красный - один из традиционных японских цветов, оберегающий от злых сил. И еще, может быть, увлечение главной героини актером Гэри Купером и ее желание иметь мужа, похожего на героя «Гордости янки». В вышедшей на десятилетие позже «Осени в семействе Кохаягава» влияние самой демократической страны в мире прослеживается гораздо отчетливее. Пока же традиции в Японии еще сильны, хотя уже заметно, например, что женщины получают все больше свободы. По-прежнему распространены устроенные браки, но невеста вполне может позволить себе, о, Будда, перекусить на своей свадьбе. Новое успешно соседствует с исконным. Точно так же, как благополучно существует дружба главной героини Норико, чтущей традиционное распределение ролей между мужчиной и женщиной, и Аей, ушедшей от мужа и ловко пьющей сакэ в баре.

Но главное все же в том, что отношения героев пронизаны неподдельной теплотой и душевностью. Сердце наполняется щемящей тоской при виде терзаний молодой женщины, которая не в силах оставить горячо любимого отца, потому что... он же пропадет без нее: будет есть подгоревший рис, ходить в рубашках с грязными воротничками и забывать бриться по утрам. Потому что, кроме нее, у него никого нет, и впереди только лишь одинокая старость. Особенно остро ощущается драматизм этой ситуации при взгляде на чуть более позднюю картину Одзу «Токийская повесть», где задействованы все те же Тисю Рю и Сэцуко Хара, а речь идет о том, что дети, покинувшие отчий дом, неизбежно отдаляются от своих родителей. Там в уста одной из своих любимых актрис режиссер вложил печальную истину: несмотря на нежелание черстветь душой, этот процесс неизбежен. Глядя в полные нежности глаза Норико, на ее открытую улыбку, сложно поверить в такой финал. А престарелый Сюкити Сомия, прекрасно знает, что он предопределен. Но, пряча свою горечь, делает все возможное, чтобы его дочь вышла замуж. Потому что только так она сможет быть счастлива, а именно этого желает любой отец. И еще кое-что. Потому что так правильно, таков естественный ход вещей, которому нельзя препятствовать. Все должно идти своим чередом, как бы больно иногда ни было. Именно в этом заключается нескончаемая мудрость жизни.

Посвящается памяти моего отца, который вряд ли знал о существовании «Поздней весны», но был человеком не менее замечательным, чем ее главный герой.

viktory_0209

Пятнадцатый камень

Небольшой провинциальный городок послевоенной Японии. Жизнь профессора-вдовца и его очаровательной дочери течет размеренно и счастливо, создавая иллюзию того, что так будет всегда. Несмотря на уговоры родных и друзей, Норико не желает выходить замуж. Ей нравится ее настоящее, протекающее в заботе о любимом отце. Но отца беспокоит будущее дочери и он идет на сознательный обман, убеждая ее в том, что способен сам позаботиться о себе, к тому же обещает жениться повторно. Он уговаривает дочь подумать о замужестве, но прежде чем она покинет его, предлагает совершить небольшое путешествие.

Одзу - это отказ от всего лишнего и отвлекающего: изощренности монтажа, движущейся камеры, крупных планов, актерской экспрессии, многословных диалогов и динамичного сюжета. Благородная простота, аскеза, доведенная до предельного совершенства. Лаконичный, камерный и проникновенный фильм японского режиссера подобен саду камней, которым отец и дочь любовались во время своей поездки в Киото. Все просто - тщательно выровненная низкая площадка из белого гравия, на которой в особом порядке расположены пятнадцать крупных камней. С любой фронтальной точки обзора можно увидеть лишь четырнадцать. Пятнадцатый, скрытый камень можно увидеть либо сверху, либо во время медитации - воспарив над площадкой, оторвавшись от бытового, житейского, проникнув в изнанку бытия. Режиссер, которого Вим Вендерс называл одним из ангелов кино, говорит с нами через свой фильм о трансцендентном на доступном языке простых истин, рассказывая о тайном как о самом естественном и очевидном.

Простыми и доступными средствами Одзу убеждает в том, что окружающая нас действительность полна откровений. Важна каждая мелочь. Низкая, «снизу-вверх», точка съемки неподвижной камерой на уровне взгляда сидящего на татами японца. Пустые комнаты, разделяющие сцены и наполненные ожиданием появления в них людей. Взгляды, устремленные в одном направлении, как самый понятный символ духовной близости. Внешняя бессобытийность и бесконфликтность при внутреннем драматизме переживаний. Отказ от избыточности слов и погружение в интроверсию глубинной эмоции. Путешествие в другой город становится не только сменой декораций, но еще и моментом самопознания для героев «Поздней весны». Посещение театра Но, буддийского храма и следование ритуалам и вековым церемониям помогают героям картины почувствовать себя частью общенационального, смириться с неизбежным и принять необходимое.

Тщательно подобранные пейзажи и натюрморты превращают фильм в визуальные цитаты из японской поэзии. Одзу проецирует отношения между отцом и дочерью на гармонию окружающей их природы. И та словно откликается на внутреннее состояние героев, сопереживая их предстоящей разлуке и постепенно растворяя ее в торжественном гимне жизни. Как будто напоследок даря им весну - позднюю, зрелую, наполненную солнцем и запахом коры трехсотлетних кедров. Стучится в старинные седзи бамбуковыми листьями, словно успокаивая ночные слезы, старательно скрываемые за обоюдными улыбками при свете дня. Монохромное скупое изображение начинает вдруг мерцать, излучая свет. Ощущение неповторимости счастья - осязаемое и данное в пронзительности ускользающего мгновения. Фильм Одзу дарит мягкую грусть и чувство умиротворения. Незамутненная чистота каждого кадра становится олицетворением прозрачности и всеохватности потока, в котором отразилась пойманная на пленку жизнь, уносимая морскими волнами в немыслимое, запредельное, бесконечное.

Бесхитростная и незамысловатая история самопожертвования и расставания двух близких друг другу людей разрастается, подпитываясь от зрительской сопричастности, расширяясь от частного к общечеловеческому. В этом фильме есть каждый из нас и в то же время все мы. Есть и сам Одзу, до конца своих дней проживший рядом с любимой матерью. Его съемочная группа, ставшая на долгие годы его кинематографической семьей. Пятнадцатый, потайной камень, поставленный им на могиле с выбитым древним иероглифом, означающим «пустота, ничто» как буддистский символ самоотрицания «я» в одном шаге от вечности. «Поздняя весна» - это своеобразное духовное завещание человека, спокойно и скромно покинувшего последний кадр собственной жизни.

Долгие дни весны
Идут чередой...
Я снова в давно минувшем живу (с).

AndaLucia