Трейлер (youtube)

Трейлер (Кинопоиск)

Награды и номинации:

Берлинский кинофестиваль, 1977 год

Победитель (3):
Серебряный Медведь - специальный приз жюри
Приз международного евангелического жюри (конкурсная программа)
Приз Международной Католической организации в области кино - рекомендация (конкурсная программа)

Номинации (1):
Золотой Медведь

Мерзость запустения

«Мне кажется, в мире дела пошли очень плохо, - говорил Робер Брессон накануне съёмок своего нового фильма «Вероятно, дьявол», - люди становятся всё более и более материалистичными и жестокими, жестокими иначе, чем в средневековье. Жестокими из-за лени, равнодушия, эгоизма, из-за того, что думают только о себе, а не о том, что творится вокруг и тем самым позволяют расти глупости и безобразию». В фильме, вышедшем в прокат в сентябре 1977 года, в самом деле, растут лишь глупость и безобразие, а всё то здоровое, что мы обычно ассоциируем с понятием «роста» - деревья, дети - задыхаются в ядовитых испарениях и гибнут.

Молодые герои ленты - Шарль (Антуан Монньер), Мишель (Анри де Моблан), Альбер (Тина Ириссари) и Эджвик (Летиция Каркано) - члены молодёжного объединения - не революционного, не церковного - «зелёного», под названием «Общество сохранения человека и среды его обитания».

Неутешительные факты, с которыми они сталкиваются, перемежаются с документальными съёмками, повествующими о разрушении озонового слоя, загрязнении лесов и рек, танкерах, сбрасывающих продукты нефтепереработки прямо в океан: «Ядовитые вещества, скапливаются в организмах живых существ, в том числе и человека. Даже угроза вымирания не может остановить это». Очевидно, не может, ведь инстинкт саморазрушения так же силён, как и инстинкт самосохранения, по меткому слову Марины Цветаевой. Игры на берегу отравленной кадмием реки, где выловленная живая рыбка - уже чудо, наркотики, которые воспринимаются как нечто само собой разумеющееся («Это Валентин, он снова на игле»), и «тысячи мёртвых деревьев вокруг». Деревья в фильме занимают особое место, являя собой вполне понятный символ, такой, например, как в Торе, в книге Дварим, где дерево - символ человека, а ветви - символ его деятельности, или - на более космогоническом уровне - Мировое древо, выступающее как посредствующее звено между вселенной и человеком, являясь местом их пересечения.

Так, отец главного героя - Шарля, юноши с внешностью неприкаянного ангела, понурым своим абрисом схожего с «Раненным ангелом» Хуго Симберга, - «пилит деревья по контракту».

В одной сцене Шарль спрашивает серьёзного брюнета Мишеля, завезшего его в самую гущу лесопилки: «Твой путь пролегает через древесную мякоть?». Пока визжат пилы, а деревья падают со страшным - не только в своей невыносимой громкости - скрипом, Шарль, болезненно съёжившись, зажимает уши руками. Ни дерева, ни веток... Какая уж тут деятельность, какая гармония с окружающим миром?

Зелёный в фильме становится не символом жизни, а символом безжизненности, вроде той ядовито-зелёной тины на поверхности отравленной реки.

Основные чувства фильма - удушливая скука и липкое отчаяние - порождают демонстративное бездействие героя. Как это часто происходит с думающими детьми состоятельных родителей, Шарль презирает деньги. Бросив школу в старших классах, он так и не поступил в университет и не устроился на работу - делать что-то, полезное омерзительному обществу, противно его натуре. Да и как уж тут не возненавидеть и деньги, и общество, когда мать любит отца всё сильнее по мере того, как тот богатеет, книготорговец пытается доказать свою любовь к Альбер тем, что выписывает чек; приятель на просьбу одолжить пистолет предлагает купить его; психиатр, додумывая слова Шарля, сводит их смысл к наживе; а друг, не задумываясь, стреляет в Шарля, даже не дослушав его последних слов, и забирает его деньги?

В череде дней, похожих друг на друга, как капли воды, чему вторит сдержанный, хоть и довольно изысканный, колорит картины, в монотонном, однообразном ритме будней (машины и велосипеды, едущие рядком по разлинованной дороге, ноги пассажиров, друг за другом поднимающихся по ступенькам троллейбуса, стопки одинаковых по размеру книг, лежащих на прилавках), в одной для всех схеме жизни, расписанной на десятилетия вперёд (газетная вырезка, которую Шарль носит с собой и зачитывает психиатру), в формулах, которые на практике не выдерживают проверки, - во всём этом герой видит попытку помешать ему быть самим собой: «Я не хочу, чтобы мои желания основывались на результатах какой-то статистики, расчётов, на Русско-Американской науке...».

Молодой человек пытается найти что-то, ради чего стоит жить. Напичканная политикой болтовня прихожан напрочь убивает всё то возвышенное, о чём говорят звуки органа, вмешивающегося в спор не то, как бич божий, осекающий глупые неуместные разговоры, не то, как цезура, выделяющая особо важные слова. Кстати, похожий приём мы видим в сцене лекции на тему защиты от радиации, только в этом случае использован один и тот же кадр с домиком, сметаемым с поверхности земли ударной волной: что ж, наука всегда соперничала с религией. Такой же цезурой, ломающей ленту на две части, становится и шумный разговор в автобусе - вернее его финальные реплики: «Кто же придумал эту пародию на гуманизм, кто водит нас за нос? - Вероятно, дьявол». Автобус прерывает свой по часам размеренный бег, люди падают с сидений, на дороге - гудящая свалка.

В своём духовном поиске Шарль отправляется в пустой храм ночью, и, лёжа с открытыми глазами под звуки Ego Dormio, по тому же принципу невмешательства (непротивления злу?) позволяет своему приятелю обчистить церковные копилки и скрыться. Потом полицейский участок, где ему не верят, потом - кабинет психиатра, где ему тоже не верят. Доблестный доктор Мим с повадками заправского дельца подсказывает Шарлю средство от нерешительности: «Древние Римляне просили своих друзей помочь им расстаться с жизнью», - тогда как сами друзья, удостоверившись в том, что Шарль - у доктора, пребывают в радостном оживлении: «Он спасён!».

Конечно, смерть Шарля получилась отнюдь не древнеримской - скорее романтической, в декорациях кладбища Père Lachaise (хотя надо заметить, что романтизации самоубийства в фильме не никакой), и не мученической в христианском понимании - вряд ли это была жертва, а если и была - то за что? Идеалы, которых у него не было, идеи, которых он сам ещё не понимал? Уже сам тот факт, что поступок Шарля предполагает множество трактовок, устраивающих людей с самыми разными взглядами на жизнь, исключает всякую манифестность. Скорее, это была смерть-иллюстрация, смерть-урок для остальных, который хочется воспринимать не как призыв следовать за Шарлем, но как предостережение, как призыв действовать от противного.

Kare-Kare

«Ты не окажешь мне услугу, достойную древних римлян?»

Фильм «Возможно, дьявол» начинается с известия в газете о самоубийстве, которое на самом деле было убийством. Или наоборот.

Весь фильм - это попытка понять причины, побудившие молодого человека совершить такой поступок. Никаких больших трагедий в жизни парня по большому счету не случалось. Ничего необычного в нем мы не видим. Он ходит на учебу и преуспевает в ней. У него есть друзья. У него есть девушка. Даже две. Или даже три. Этого многим бы хватило для того, чтобы любить жизнь и наслаждаться ею.

Шарль - эгоист и бездельник. От безделья он получает удовольствие, но это удовольствие отчаянья. Если бы он начал что-то делать, то стал бы полезен миру, а мир был ему противен. Он обвиняет правительство, в котором сидят близорукие люди, обвиняет тех людей, которые с помощью денег добиваются уважения. Ему не нравятся возникающие молодежные движения, которые предлагают только разрушать. Шарль идет в церковь, но и там ничего не находит.

Он помогает другу-наркоману, который хоть и грабит церкви, но оказывает Шарлю огромную услугу.

Фильм на любителя, потому что многим он может показаться ну очень нудным, безэмоциональным и неторопливым, но на меня он произвел большое впечатление, поэтому

10 из 10

mary_lin