Гиря на чаше весов

Эротика и немое кино - понятия, в принципе, несовместимые. Нет, конечно, сегодня можно пытаться найти эротизм в отчаянном взгляде Веры Холодной или раскованных движениях Мэри Пикфорд, можно разгадывать знаки страсти в ломаных движениях рук и гипертрофированной мимике всех без исключения действующих лиц тогдашних кинолент, можно, наконец, даже раскапывать в частных коллекциях подпольные порнофильмы начала XX века - но все это не отменяет тот факт, что чувственное начало в «Великом Немом» было тщательно спрятано за миллионом условностей. И чтобы расшифровать эти условности сегодня требуются определенные усилия.

Но при всем при том, что для настоящего творца никогда не было проблемой так зашифровать свое послание, чтобы оно, обойдя самых дотошных цензоров, все-таки дошло до предназначенной ему аудитории, говорить в полный голос художникам все-таки хотелось. Тем более, что в литературе второй половины 20-х годов уже успели пробиться ростки, которые через какое-то время разобьют остатки викторианской морали в пух и прах. Особенно после того, как в 1928-м году Лоурэнс опубликовал своего «Любовника леди Чаттэрлей». Про изобразительное искусство и говорить не приходится... Но кино ко времени, когда чех Густав Махаты снял фильм с провокационным названием «Эротикон», все еще оставалось пуританским.

Сказать, что выход картины на экраны произвел фурор - значило бы погрешить против истины, но если почитать воспоминания современников, то можно представить, что определенный скандал в обществе фильм вызвал. А значит о нем говорили, спорили и не оставались равнодушными. Махаты рискнул вывести на передний план не возвышенную, чистую любовь; не стремление двух сердец, преодолев все препятствия, соединиться и жить долго и счастливо; даже не трагедию разбитых надежд и идеалов - а приземленное, исключительно плотское чувство, в котором под словом любовь понимается секс. Это было откровенным моветоном в тогдашнем кино, но это позволило «Эротикону» (фильму во всех прочих своих ипостасях, далеко не блещущему откровением) пережить свое время и занять место в истории кино. А уж будет это место почетным или не очень - зависит исключительно от личного отношения к эротике в искусстве. И если такие картины, как «Последнее танго в Париже» или «9 с половиной недель» получили свою вполне заслуженную долю внимания, то вспомнить, как все начиналось - сами боги велели.

Сценарий своего фильма Махаты решил позаимствовать у Александра Сергеевича Пушкина в повести «Станционный смотритель», но сделал это так, что русский классик в гробу не то что перевернуться - волчком должен был крутиться. Узнать в фильме оригинальную книгу, конечно, можно - хотя бы по образу, созданному известным чешским актером Карелом Шляйхертом, чей персонаж и в самом деле словно сошел со страниц пушкинской повести. Но все остальное к ней никакого отношения не имеет. Да и смотритель, чья линия оказывается задвинута на задний план, быстро исчезает с экрана. А вот его дочь Андреа, наоборот, выдвигается на авансцену. Сначала, в качестве соблазненной и покинутой девы; затем в образе Золушки, встретившей своего принца; и, наконец, в роли светской дамы, разрывающейся между нелюбимым, но надежным мужем и страстным любовником, явившимся из ее прошлого.

Игравшей Андреа Ите Рине пришлось откровенно нелегко, в некоторых эпизодах явно заметно, как ей не хватает слов, чтобы точнее изобразить на экране характер своей героини. Как не хватало звука самому Махаты, чтобы полностью реализовать свои идеи. Видно, что «Эротикон» снимался в тот момент, когда звуковое кино вот-вот уже было готово хлынуть в нетерпеливо ждущий его мир, но пока приходилось обходиться старыми средствами. А средств этих, для того, чтобы изобразить страсть, явно не доставало. Ведь при всей смелости киноязыка Махаты до откровенных сцен в кино было еще очень далеко. И тем не менее эпизод соблазнения заезжим путешественником невинной Андреа выглядит необыкновенно чувственным, а целование пальчика девушки - едва ли не актом фетишизма. Не говоря уже о поцелуе в постели.

Но дело даже не в этом. Коварный соблазнитель по имени Джордж Сидни, предстает у Махаты не исчадием ада, созданным на позор бедным девушкам, а по своему несчастным, запутавшимся человеком. Он аморален, преступен и не должен вызывать сочувствия, но... вызывает. А это уже откровенный плевок в сторону общественного мнения. Точно так же и Андреа оказывается в итоге не столь уж и невинным дитем. Все герои картины, за исключением насквозь благородного и полностью лишенного недостатков супруга Андреа, сжигаемы страстями и не способны внимать доводам разума. Секс для них вещь в жизни главная и едва ли не единственная, а любовь - это что-то такое, существующее лишь в идеале. И главное, совершенно непонятно, как к этой позиции своих персонажей относится режиссер. Сочувствует, осуждает?... Финал «Эротикона» вроде бы недвусмысленно говорит о том, что порок должен быть наказан, а добродетель восторжествовать. Но насколько искренен был Махаты, сводя действие к одобряемому любой цензурой финалу? Или это была необходимая уступка тому самому «общественному мнению» и без того изрядно шокированному девушками дезабилье, чувственными поцелуями и даже - о, ужас! - постельной сценой, чтобы его еще и подхлестнуть идущими вразрез с представлениями о морали выводами?

Так или иначе, несмотря на откровенно скомканный своей благообразностью финал, «Эротикон» остался в истории одним из первых фильмов, не стеснявшихся откровенно говорить о сексе, и не использовавших затемнение кадра при показе чувственных сцен. И это сделало разговор о том, насколько он был плох или хорош довольно бессмысленным делом. Назвать Махаты среди лучших европейских режиссеров немого кино нельзя, но свой след в истории он оставил. А это уже изрядная гиря на чаше весов.

oldys