Трейлер Nº2

Трейлер

Специальная премия на МКФ в Стамбуле в 1987 году.

Берлинский кинофестиваль, 1986 год
Победитель:
Серебряный Медведь
Награда C.I.D.A.L.C.
Номинации: Золотой Медведь

Здесь красота тела важнее пола, а любовь беспощаднее дружбы. Караваджо создавал шедевры со скоростью клипмейкера. И при этом не вылезал из драк, дебошей и бисексуальных оргий под самым носом Ватикана.

Ничего личного, только любовь

Караваджо на смертном одре в Порто Эрколе вспоминает о своем прошлом, главным образом об отношениях с мускулистым натурщиком Рануччио и его любовницей, которые позировали ему во время самого плодотворного - «римского периода» - в образах святых мучеников. По сути, весь фильм - это череда болезненных ретроспекций из прошлого, густой замес из творчества и питающих его любовных романов, когда «четвертым углом» в бисексуальном треугольнике вдохновения была постоянная зависимость художника от меценатов. История Караваджо трактуется в фильме как расплата за соблазны, в том числе плотской (и тем более - мужской) любви.

Джармен снял «Караваджо» за пять недель, но при этом подготовка к съемкам заняла у него целых семь лет. Сколь «арт-хаусным» и авторским творением не выглядел бы фильм, он все же остается биографическим произведением, в котором реальные факты из жизни весьма прихотливо взаимодействуют с художественным наследием живописца. Основным вкладом Караваджо в развитие живописи принято считать изобретение особого направленного света и эксплуатация довольно жестоких реалистичных мотивов.

Основным достоинством фильма Джармена является своеобразная стилизация под Караваджо, когда каждый кадр строится в соответствии с художественными принципами итальянского живописца. В результате возникает тот эффект, когда можно говорить о так называемых «оживших полотнах». Но авангардистский киноэрзац Джармена выдерживает и динамику, и смелые символические вкрапления - появление в различных кадрах, то грузовика, то печатной машинки, и звучание джаза, доносящегося из радиоэфира.

Джармен остается верен своей половой ориентации, что в первую очередь находит выражение в утверждении мифа о бисексуальных пристрастиях главного героя, хотя единственным (и то косвенным) доказательством, подтверждающим это, можно считать факт, что у Караваджо было крайне мало обнаженной женской натуры. И это почти уникальная для того времени ситуация, хотя её можно интерпретировать довольно просто: обнаженная женщина - это уже прекрасная форма, и живописец сознательно на своих полотнах стремился уйти от её еще большей идеализации.

Убийство, из-за которого Караваджо пришлось покинуть Рим, он действительно совершал, однако причиной тому была не любовная коллизия (как в фильме), а спор во время азартной игры. А жертва, Рануччио Томассони, был отнюдь не нищим натурщиком, а представителем весьма знатного рода (поэтому художник и вынужден был бежать). Джармен пользуется биографией Караваджо, как мозаикой, переставляя и сознательно искажая факты, предпочитая педантичному документализму свободу интерпретации.

Джармена можно назвать последователем Пазолини, под непривычным углом взглянувшего из ХХ века на эпоху Ренессанса. Но, в отличие от коллеги-итальянца, британец не экранизирует священные книги и религиозные картины. Но пристально всматриваясь, прежде всего, в самого себя, он явно держит их в уме. А корни ренессансной культуры прорастают у него в буквально «распирающей» экран телесной фактуре. При этом режиссер ухитряется остаться трижды радикалом - эстетическим, моральным и политическим. Он не снимает кино в привычном понимании, а совершает некие акции, облеченные в провокативную форму и соединяющие классику и авангард, театрализованное барокко и порно-кич.

Малов-кино

На винте

Вся жизнь Караваджо была, как сжатая пружина: на пределе, на грани. Некогда раскачиваться, некогда примеряться. Некогда черновики каллиграфическим почерком заполнять. Даже картины писал без эскизов. Но на холстах, не замученных прелюдиями, было главное - дыхание настоящего. Не эрзац, не подделка, не фальшивка. За такие не стыдно, кто бы ни призвал к ответу.

Фильм, снятый Джарменом, совсем не походит на биографические ленты, где маятник событий раскачивается прилежно и степенно. Ритм тут, конечно, есть. Но это рваный ритм саксофона, что выводит рок-н-ролльный мотив в подземном переходе. И нет плоскости, где можно стоять, твёрдо упираясь ногами. Всё привычное рушится, как стена, из которой чья-то уверенная рука вытащила пару кирпичиков. Время делает кульбит на 180 градусов. В замшелый век, ушедший в небытие вместе с кринолинами, властно вторгаются детали настоящего: шляпа-федора, лихо надвинутая художником на затылок, печатная машинка, на которой отстукивают доносы недоброжелатели. Звучание клавесина мирно соседствует со звуком паравозного гудка, а неровная поверхность холста - с холодным глянцем иллюстрированных каталогов. Да и с религией здесь обошлись очень вольно, содрав с неё нелепые одежды предрассудков. Только вера, зябко поёживаясь, смотрит глазами юродивых.

Ещё не углубляясь окончательно в фантасмагорические дебри, как в поздних своих лентах, Джармен, однако, выстраивает очень прихотливый мир. Всё, абсолютно всё, что есть в кадре, либо залито светом так, что видна каждая соринка, либо теряется в бархатной темноте. Тлен, вкрадчивый, но вездесущий, постепенно наползает из углов, отвоевывая себе пространство. Но вот, что удивительно - он совсем не мешает жизни, которая варится поблизости.

Противоречив и сам Караваджо. Гений и хулиган, у которого нет приюта. Есть только бред горячки, болезнь, смятая постель в чужом доме. Хотя... Есть ещё клубок воспоминаний, которые разматывает Дерек Джармен. И делает он это, как ему вздумается: какие-то ниточки заимствует из собственной пряжи, какие-то своевольно обрывает. На что ему, право слово, гнилые сплетни, придуманные современниками художника? Однако и в романтизации режиссёр точно не повинен. В его кинопространстве вольготно и уютно маргиналам всех мастей. Бытом побитые, потом пропитые - они повсюду. Но не отвращение вызывают, нет. Их, таких неумытых, оказывается, и полюбить можно. Ведь у девчонки-замарашки королевская осанка Тильды Суинтон, а уличный забияка хорош, как герой скандинавского эпоса. Эта рвань, отбросы общества - окружение Караваджо. А сам он почти библейский Каин. Запутавшийся, с длинным списком грехов в анамнезе. Человек, который перепробовал, кажется, все земные аттракционы. А ещё - искуситель. Соблазняет деньгами, что вкладывает в жадно приоткрытый рот красавца-натурщика. Совращает новым знанием о себе самих, которое преподносит своим возлюленным. И когда любимая пацанка-хулиганка оденет роскошное платье и сотрёт с лица грязные подтёки - мир необратимо изменится и уже не станет прежним.

И не вогнать жизнь в привычные рамки тому, кто неосторожно споткнулся об алтарь искусства. Не награда это - наказание. Муза приходит не красоткой пин-ап, пахнущей свежим телом и духами. Она вламывается скрюченной каргой, которая, понукая палкой, гонит самовыражаться. Но нет смысла прятать в потном кулачке золотую монетку. За талант нужно расплачиваться. Ведь остальные, как немой Джерусалеме, беспомощно и отчаянно дуют в подвернувщийся под руку свисток, не в силах говорить ясно и внятно. А тот, для кого наверху не зажали таланта, способен заключить концентрат идей в прямоугольник картинной рамы.

... Джармен, конечно, провокатор. Но при этом и невероятный обольститель. Его странный, иррациональный мир притягивает, как бермудский треугольник. И жутковато вроде, но так хочется разгадать все тайны. И это как наркотическая зависимость. Снова и снова - за новой дозой. Чтобы всё время - на винте.

льюис