Трейлер (Youtube)

• Фильм был снят за 16 дней. Ещё шесть недель ушло на монтаж и озвучивание.
• Эта лента на редкость проста по своей сюжетной организации. Фильм-притча вызвал лавину рецензий и откликов в итальянской печати, причём каждый толковал его по-своему.
• Фильм получил номинацию на Чикагском МКФ 1978 и получил приз в категории Лучший саундтрек от Итальянского национального синдиката киножурналистов.
• «Серебряная лента» за музыку.

«Все внешние звуки банальны, стабильны, вторичны, лишь гулкое сердце ведёт за ударом удар...»

но я говорю жизнь, и ты говоришь музыка
но я говорю смерть, и ты говоришь тишина

Рахман Кусимов

В обрамлении из цветистых, фривольно-сластолюбивых «Казановы Феллини» и «Города женщин» «Репетиция оркестра» контрастирует не только с ними. Почти так же, как Татьяна Ларина, «она в семье своей родной казалась девочкой чужой» на фоне остальной фильмографии маэстро. Лишённая пилигримства натурных съёмок, снятая в стиле мокьюментари за шестнадцать дней (без учёта затрат времени на монтаж и озвучивание), поющая осанну Аристотелевым единствам, эта кинолента способна побороться за пальму первенства с Туринской плащаницей по количеству споров вокруг своей истинной сути. Кто-то считает её простой и бесхитростной, как жизнь одноклеточного организма, а кто-то полагает, что, разверни туго натянутую нить её сюжета вертикально, та легко достанет до небес подобно одной из высочайших башен Италии Моле Антонеллиана. Кажущаяся линейность происходящего маскирует смысловой лабиринт. Рискнём зайти?

Интрига картины поначалу не предвещает ничего грозного: в здании старой часовни, в камерной атмосфере собирается репетировать симфонический оркестр. Его участников снимает телевидение. Они рассказывают на камеру о профессиональных секретах («ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка»), о самих себе, умудряясь противостоять жаре и наёмному дирижёру с нарастающей экспрессией. На глазах у зрителей и закадровых тележурналистов интеллигентная публика разительно меняется. Не без подстрекательства профсоюзных лидеров люди обретают повадки диких животных, срывают с себя одежду, крушат всё вокруг и исступлённо скандируют: «Долой власть музыки! Долой музыку власти!» И, только пережив ряд животрепещущих событий, присыпанные штукатуркой, словно сахарной пудрой, они присмиреют и с просветлёнными лицами снова сплотятся в едином музыкальном порыве, будто иллюстрируя стихотворные строки Александра Дольского:

Нам говорит согласье струн в концерте,
что одинокий путь подобен смерти.
Есть в музыке такая сила,
такая тягостная власть,
что стоит под неё подпасть, -
и жизнь покажется красивой.
Но музыканты, - вот напасть! -
порой горды невыносимо
и неоправданно спесивы,
что публике попали в масть.
Они забыли, что призванье
не рента славы и утех,
и за таланты, как за грех,
грядёт работы наказанье.
А музыка, живя в природе,
сама служителей находит.

Первый поворот, первый слой киноленты, не разлагаемый на метафоры и аллегории. В титрах имена актёров указаны напротив названий музыкальных инструментов, и мы можем прочесть, кто из них во время съёмок обуздывал индивидуализм гобоя, а кто выдавал тайные симпатии виолончели. Отшучиваясь, что собрались здесь, чтобы издаваемыми вибрациями покачать паучка на паутине качелей у самого свода, причастные к искусству люди словами-мазками рисуют целую галерею портретов тех, с кем или с чем неразрывно связаны. Саркастично или восторженно, но неизменно - с любовью.

Закулисье оркестрового быта под аккорды симфонической сюиты Нино Рота увлекательно, но мы идём дальше. То, как шаток порядок, до какой степени разладился коллективный механизм, обобщённо показывает деформацию всего человечества. «Потому что оркестр - и вы должны это себе представить - является и действительно должен быть иерархичной структурой, своего рода слепком человеческого общества. Не какого-то определённого человеческого общества, а человеческого общества вообще...» (Патрик Зюскинд «Контрабас») Распадаются привычные связи, утрачиваются не ноты - многовековые нормы, традиции, ориентиры. Поверх какофонии и поведенческой анархии проступает печально знакомый политический мотив: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим, - кто был ничем, тот станет всем...»

Когда-то дирижёра почитали, ему слепо подчинялись, а он мог позволить себе мимолётом «сдирать кожу» с музыкантов едкими замечаниями. Времена изменились: в связке «дирижёр-оркестр» руководитель стал слабым звеном. Не претензии ли к актёрам и системе итальянских профсоюзов, которые к концу 70-ых годов прошлого века переросли до размеров неподъёмной гири и привели к спаду производства, завуалированно звучат в словах героя, придавая им горечи? Не крик ли это и режиссёрской души?

Кстати, о душе. Следующий поворот, и новая порция размышлений. Занятно, однако «Репетицию оркестра» можно назвать условным приквелом оскароносной диснеевской «Головоломки», ведь картина Феллини на примере отдельно взятой ячейки показала структуру личности, психологическую сущность индивидуума. Пороки и слабости, доброжелательность и веселье уживаются не обязательно в разных людях - они существуют в любом из нас. Как часто внутренний дирижёр не в силах справиться с нашим глубинным хаосом! И, как следствие нравственного диссонанса, «...остаёшься один, посреди бурелома, бедлама, и широкий овраг, потрясённо молчащий в груди, - оркестровая яма».

Мы самонадеянно не желаем прислушиваться к собственной мелодии - той, что «внутри тихо звучит по наитью...» И разговор о самом сокровенном плавно переносится на другой уровень, в иную, религиозную плоскость - как бы подразумевая, что человек призван руководствоваться не столько знаками свыше или интеллектом. Не символично ли именно арфы Феллини лишает оркестр, тогда как в начале фильма из исповеди оркестрантов вырисовывается схема жизнедеятельности их многоголосого существа, где первая скрипка - это его мозг и сердце, флейта - голос, а арфа - душа?..

Наша экскурсия по коридорам и этажам кинематографической конструкции Федерико Феллини заканчивается, но кто мешает вам продолжить её самостоятельно?

Ttannarg

Притча о двуликой свободе

Что есть оркестр без дирижера? И что есть дирижер для оркестра?

На эти сакраментальные вопросы отвечает мастер парадоксов Федерико Феллини в своем пасквиле о свободе, которая, похоже, воплотилась из того самого «призрака», что был высмеян сюрреалистом Бунюэлем четырьмя годами ранее. «Репетиция оркестра» - это кинематографическая басня с неутешительной моралью, в которой тележурналист снимает фильм о буднях симфонического оркестра, присутствуя на репетиции и в перерывах беседуя с участниками коллектива. В процессе съемок происходит невероятное - недовольные своим высокомерным дирижером и подстрекаемые профсоюзными лидерами музыканты устраивают перманентный митинг, перерастающий в массовые беспорядки с увечьями и погромом.

Оркестр выступает в этой притче как символ общества в его, так сказать, первозданном виде. Музыка являет собой символ великой гармонии, чем, разумеется, облагораживает своих извлекателей-инструменталистов, и потому назвать этот ансамбль толпой просто не повернется язык. В противном случае было бы уместно не только упомянуть о коллективном бессознательном, но даже провести параллель с племенем дикарей... Однако не всё оказывается так банально и обобщенно - не каждый оркестрант превращается в неуправляемого дебошира и вандала. Мысль режиссера простирается дальше - в бурлящем котле его буйной фантазии варится множество компонентов, вытекающих друг из друга по принципу матрешки. Это и идейно-политическое противостояние, и социально-классовая разобщенность, и извечная проблема отцов и детей, и падение нравов в череде сменяющих друг друга поколений, вплоть до демонстрирования низменных инстинктов (пианистка, прелюбодействующая под своим роялем, олицетворяет «пир во время чумы»), и обусловленные внешними событиями поведенческие трансформации каждой отдельно взятой личности. Еще несколько минут назад эти милые романтики от искусства с благоговейным трепетом рассказывали о своих музыкальных инструментах, обретая в глазах зрителей чуть ли не ореол святости над головой. И вот пьянящая доза свободы до неузнаваемости преображает благопристойную молодежь, отчаянную в своей бешеной энергетике и разрушительном энтузиазме, в своем отсутствии житейского опыта и мудрости. Не лучшим образом предстает и старшее поколение - толстокожее и спокойное вплоть до равнодушия, привязанное к своим собственным, нажитым с годами порокам: это всё сплошь «тихие» алкоголики, бездушные циники, «люди в футлярах», «вшивые» интеллигенты, безразличные ко всему мещане, оторванные от реальности жалкие отщепенцы и т. д. В духе Феллини - предельно наглядно и с громогласным сарказмом - зрителю показано, как плюют на всё, что их окружает, взрослые граждане и как столь лелеемая молодыми свобода в итоге оказывается для них непосильной ношей. И не просто непосильной (ведь теперь нужно принимать самостоятельные решения), но даже опасной для жизни. С этих позиций древнюю часовню, в которой проходит репетиция оркестра, следует рассматривать как символ некоего ареала мирного сосуществования, разрушающегося по причине внутренних конфликтов. На алтарь двуликой свободы режиссер приносит и традиционную для подобных событий жертву (блаженная арфистка) - ради эмоционального шока, который заставит бунтующих опомниться и осознать всю губительную нелепость происходящего.

Феллини настолько конкретен в своих кинематографических приемах и высказываниях, что, кажется, двух мнений о его картинах быть просто не может. С другой стороны, он настолько многогранен в своих воззрениях и интересах, что никогда не ограничивается одной лишь политикой, или одной социологией, или же психологией. Вот и в «Репетиции оркестра» он собирает букет из всех этих составляющих, насыщает его своей едкой иронией и с почти карикатурным пафосом выставляет напоказ каждую позорную мелочь в этой безумной профсоюзной вакханалии. На одной чаше весов мы наблюдаем в образе бастующих такую условную крайность, как анархия, а на второй - противоположную ей крайность в лице диктатора-дирижера, взирающего на своих подопечных свысока и не имеющего с ними никакой духовной или творческой связи. В финальной сцене испуганно-покорные лица оркестрантов, ищущих спасения в музыке, и «яркая» речь их сурового лидера расскажут зрителю еще о многом. Нет в этом мире ни идеальности, ни справедливости, а есть лишь холодный и бесстрастный закон равновесия, в котором каждому - своё, и да поможет нам музыка.

Christin D