Трейлер (Youtube)

Трейлер (Кинопоиск)

Премия за лучшую музыку к фильму на Гентском МКФ 1989 и премия на МКФ в Лонкарно 1989

Жизнь одной австрийской семьи монотонна и размерена. Конечно, без небольших волнений она не обходится. У мужа бывают проблемы на работе, у брата жены иногда случаются приступы депрессии. Дети периодически шалят, на то они и дети, но даже их шалости кажутся предсказуемыми и банальными. В конце концов, семья понимает, что дальше так жить нельзя. Спокойствие и размеренность - это конечно хорошо, но лишь до определенного предела, за которым уже начинается стагнация. Семья решает переехать и начать жизнь и чистого листа.
© Fast-Torrent.ru

Михаэль Ханеке никогда не скрывал, что снимает на очень узкую целевую аудиторию, приблизительно очерчиваемую рамками среднего класса западно-европейского типа. Расчет в его работах - на рефлекторную узнаваемость вех, примет и реакций внутренним, утробным наблюдателем ("и, проникая в жизнь чужую, вдруг с отвращеньем узнаю отрубленную, неживую, ночную голову мою»), на точность и докональность отражения этого наблюдателя в создаваемом режиссером зеркале. Это самозамкнутый, герметический мир, для взгляда извне, несомненно, любопытный (принимая во внимание традиционно высокое реноме европейского буржуа - особенно), но кажущийся со стороны живущим по совершенно иным законам, нежели те, что действительно приложимы к его обитателям, а потому - искаженным, выморочным, абсурдным. Между тем мир Ханеке ничуть не странен - он страшен, страшен именно обыденностью и повседневностью своей, не оставляющей шансов тому, кто таки оказался внутри и для кого выход один - седьмой континент...

В ад зрителя Ханеке загоняет не пантера - тот нисходит сам, путем невольного отождествления, нежеланного вживания, брезгливого самокопания, и - один, без Вергилия за плечами, поскольку от роли проводника и гида автор подчеркнуто отказывается в самом начале. Его жанр - протокол, а не толкование. Ведь понять значит простить. А Ханеке не прощает - не по жестокости, а в запоздалом признании границ собственных творческих полномочий. Он не претендует на лавры Творца, демиурга - и потому не оказывается в итоге шулером, пробавляющимся ловкостью рук; он выбирает амплуа летописца - точного, педантичного, объективно-равнодушного и не предлагающего ответов и решений. Педантичность и объективность становятся своеобразной манией Ханеке, доводятся им до пределов возможного и, в конечном итоге, ужасают более любых насилий и беззаконий - зритель, намеренно оставленный в неведении, ощущает себя покинутым всеми высшими силами, бесполезно мечется в космических пустоте и одиночестве - от ничтожной причины к причине, а глядишь - заплутался в пустыне, и своих же следов не найти...

В «Седьмом континенте» пустота, одиночество, безотчетная тревога и необъяснимая неуверенность накапливаются исподволь, как-то помимо собственно повествования (хотя и благодаря ему). С почти комической серьезностью и вниманием к мельчайшим деталям воссоздается ежедневная рутина, несущая по жизни маленькую, во всех отношениях вполне благополучную семью. Задним числом велик соблазн записать героев (взрослых по крайней мере) в немыслимые монстры, но, думаю, не стоит самообольщаться: это - действительно обычные люди, образцовые граждане из тех, что так восхищают российских туристов на европейских улицах. По гамбурскому счету им нечего вменить в вину: в конце концов, пощечина, данная в сердцах завравшейся дочке, или отсутствие сердечности по отношению к бывшему шефу, вышедшему на пенсию, по-настоящему строго не осуждаются ни одной этической системой. И тем не менее жизни их и души явственно разъедает какая-то ржа - еле уловимая, трудноопределимая, но ощущаемая каждым страдательно, как недуг, как роковой изъян. Что это? Наверное, самый точный термин здесь - обесчеловечивание. Приличные, сытые, благовоспитанные персонажи с самого начала производят впечатление раз и навсегда заведенных обществом механизмов, настроенных на выполнение строго определенных функций, исчерпывающе определяемых суммой вещей, формально им принадлежащих, и - ей-Богу - не более выразительных, чем будильник или кофеварка. Их человеческие души чахнут в неволе, запертые в тесные, душные клетки, и бьются, до крови бьются о прутья. Но голос их слаб - как ватой, обложены они всеми вожделенными атрибутами комфорта и благосостояния... Прискорбно то, что и радикальное решение хозяев не обладает силой выпустить их на свободу: даже саморазрушение (предваренное уничтожением буржуазно-потребительской оболочки) отмечено у них все тем же мертвенным автоматизмом, все той же убийственной педантичностью. Исхода - нет, как нет седьмого континента. В золотом миллиарде плохо уж тем, что некуда бежать. А потому... Пора не быть, а пребывать, пора не бодрствовать, а спать. Lieber Gott, mach mich fromm, dass ich in den Himmel komm.

galina_guzhvina

Самый страшный фильм XX столетия

В чём же УЖАС?

Сюжет прост, аскетичен, стилизован, разворачивается в стиле современного протестантского натурализма: средняя буржуазная семья из троих человек (муж, жена и их семилетняя дочь) живут изо дня в день по привычному кругу - дом-работа-дом, изредка выезжают куда-нибудь отдохнуть на выходных, редко пишут родителям, мало уделяют внимания друг другу, но при этом получают повышение на работе и увеличивают счёт в банке. Сама композиция, движение картины построены так, что зритель начинает тяготиться жизнью героев: пробуждение, одевание тех же тапочек, халатов, та же кухня, стол, завтрак, молчаливое жевание, автоматическое выполнение своей работы и всё в тишине, редко, когда включат радио, или ТВ, которые будто вещают сами для себя. Поначалу зрителю дают понять, что семья решила порвать с такой жизнью и уехать в Австралию - они официально увольняются с работы, придумывают отговорку в школе, продают машину, снимают деньги со счёта - всё указывает вроде как на эмиграцию, но чем дальше, тем больше ты понимаешь, что никто никуда не собирается. От себя не убежишь.

Всё фатально движется к концу, в каждом слове, кадре, светотени, движении, жесте, предмете - таится немая, неизбежная, предопределённая, тотальная гибель. Она таится в самом начале фильма, но чем ближе к концу, тем эта гибель становится гуще, показывается из вещей как краб, вылезает, как улитка, растягивается как слизень. Муж, жена и дочь выключают телефон, запирают двери, завтракают, а потом начинают медленно и методично уничтожать всё, что накопили за жизнь: ломают шкафы, пластинки, разбивают стёкла, вазы, произведения искусства, режут диваны, одежду, фотографии, детские рисунки, в самом конце - рвут свои деньги, все сбережения и спускают их в унитаз. Разрушают всё...

М. Ханеке здесь не критикует, не лает, не кусает своё культурное сообщество, он его просто раздевает, связывает, доводит до беспомощности, утончённо насилует, а потом убивает и стирает с лица земли. Образно выражаясь, он закладывает взрывчатку в огромное, многоэтажное здание, готовое под снос и нажимает на рычаг - готический небоскрёб медленно проваливается в землю, оставляя после себя огромные клубы пыли. Ханеке ждёт и мы вместе с ним, пока эти клубы свернутся внутрь себя и пыль уляжется. Следом, он берёт отбойный молоток и не спеша идёт к месту крушения, зрители также, как бы они этому не противились, берут в руки отбойники и следуют за художником. Все вместе мы начинаем разрушать крупные куски бетона и кирпича. После этого мы берём ручные молотки и дробим мелкие куски в крошку. Справившись с задачей, мы берём лопаты и начинаем засыпать крошку в унитаз, засыпать и спускать, засыпать и спускать, как деньги, засыпать и снова спускать, пока под ногами не останется чистая, гладкая и ровная плоскость.

Вот что проделал Ханеке с западноевропейской цивилизацией в своём фильме.

«Седьмой континент» - самый страшный фильм XX столетия.

questor